День четвертый.
В первый раз я проснулся около часа ночи: от трезвонящего мобильного. Одуревший, в полной уверенности, что уже утро, и мама звонит меня поднимать, я кое-как натянул носки и поскакал в подсобку (единственная не обесточенная на ночь розетка расположена там). Увидев имя «Роберт» на дисплее, долго одуплялся, и, стоило мне снять трубку, прихотливая связь в моем подвальчике оборвалась.
Занятия начинались с первой пары, и «официально» я встал в 7 утра, быстренько собрался, ответил на набежавшие за ночь сообщения, и отправился в дорогу. Разумеется, в ВУЗе меня ждало лишь свежесмененное расписание и известие, что ясновельможная декан будет вести свои дисциплины только с двадцатых числ сентября (а по одной из них у нас, на минуточку, экзамен). Таким образом мне внезапно оказалось к четвертой паре. Конечно же, пошли в «Ложку», где я накормил себя очередной порцией тараканьей отравы и отлично провел время с одногруппниками. Опять играли в Семмибёрдовские карты; мы с Игнатом послали ей селфи с тузом треф. В целом, было замечательно.
На четвертой паре - японском, наш преподователь, будучи одним из немногих человечных педагогов в универе, спросила, как у меня дела. Я бесхитростно рассказал и был отправлен к воспитке - прояснять ситуацию. Та приняла меня со скрипом, иезуитски аппелировала к факту, что у нее «мальчики на вокзале живут», и, следовательно, все ок. Я холодно пояснил, что оргий не устраивал, не пил, не курил, а людей, пойманных в туалете с сигаретой, очень даже пускают жить. Когда я уходил, вслед мне донесся страдающий вздох «О, господи» от нашей многоуважаемой труженицы.
После пар я попытался проникнуть в общагу, дабы помыться. Однако вахта, по справедливому замечанию Саши с истфака, была «херовая». Не вдаваясь в описание визуальных пороков Кербера на пути к моей обетованной Лете, скажу, что нрав у нее был и остается... вздорный. Немного с ней попикировавшись, я имел удовольствие переброситься парой фраз с комендой, которая (вот же мстительная блядёнка) припомнила мне мою издевательскую объяснительную, где я, аппелируя к Данте, обещаю своей соседке-сексотке какой-то там круг ада. И, в общем, несмотря на мои громогласные проклятия и не совсем обоснованные логические цепочки, внутрь меня так и не пустили.
Конечно же, я был взбешен. Автор этих строк обладает крайне болезненным самолюбием, и подобные его оскорбления оставляют весьма чувствительные, медленно заживающие раны. Удаляясь от нашего клоповника, я (вот же мстительный бляденыш) метнул в обратном направлении такой сгусток отрицательной энергии, что, будь она положительной, то исцелила бы всех страдающих миопией задротов на всех десяти этажах нашего сумрачного метрополиса. Почувствовав себя гораздо лучше после этого прощания с положительной Кармой, я отзвонился матери и прямой наводкой отправился в хостел «Какаду».
Он находится в уже знакомом мне комплексе новостроек, рядом с дендрарием и мебельным магазином, где я проработал разнорабочим целый один день. Там на японский манер перед входом снимают ботинки, а койка в шестиместном стоит 650 эрэ. Это потолок цены за жилье в подобном заведении; при желании можно найти и за 500, и даже за 300... Но я был так измучен нарзаном и собственными скитаниями, что экономить по мелочам не хотелось. У «Какаду» белая репутация, и я в этом убедился.
Действительно, местечко очень положительное и удобное. Персонал вежлив, душевая и туалет чистые, номера светлые. Сейчас не туристический сезон, и я жил в комнате на шестерых один — как король! Единственным нареканием я бы назвал чуть затхлое покрывало, но мне было, честно говоря, все равно: при одном только виде кровати я был готов растаять и утечь в половицы.
Я старательно, неторопливо помылся, благословив свою предусмотрительность: без собственного геля-шампуня (и маски для волос, признаю) мне пришлось бы пользоваться мылом. На роскошь я в тот день не рассчитывал, так что и шортов не взял; пока сохли волосы, я залез в кровать и умял очередной Мартиновский рассказ. Ноги у меня все еще были стерты на отлично, так что внеплановый отдых и вообще вытянутое их состояние вызывали волны лютого кайфа. Вроде бы, можно было постираться (погладиться уж точно) и воспользоваться кухонькой, чтобы приготовить себе живой еды, но я был слишком умотанный для рационального использования своих преимуществ. Скинув опостылевший рюкзак в служебную комнату, я направился в «Кофеё» за очередной порцией пуэра и комфортной клавиатуры для написания своих заметок.
Сидевшая за стойкой ресепшн и явно скучавшая девушка вступила со мной в монолог и стала рассказывать о том, как дошла до жизни такой. Совсем недавно, в постели, я как раз размышлял о том, сколько же баек можно услышать, работая в хостеле, но, похоже, собственные истории рассказывать интереснее, чем слушать чужие. В однатысяча первый раз я вкратце рассказал историю выселения, и выяснил, что 19-тилетняя девица училась там же, где я, на том же факультете, но заочно и бросила через год. В душе я полностью поддерживал это решение, но в ее случае это не привело к увлекательному процессу покраски травы в течение года, как это случилось бы с любой особью мужского пола в ее же ситуации. Я смотрел на нее и, словно Рейстлин Маджере, видел за голубыми глазами, закрученными локонами и слоем пудры, ее близкую смерть: не физическую, но плавное угасание памяти о ней. Она говорила, что не знает, что ей делать, что она единственный ребенок в семье, сама из Улан-Удэ, и мать не пустила на летный, а языки — не ее... Сам я был такой же потерянной душой, но мое ремесло и моя вера, потерявшая фанатизм, но приобретшая осмысленность, давали мне шанс на местечко где-нибудь в мировом пантеоне. Но дело было даже не в этом; просто искусственная внешность ее и улыбка, маскировавшая скуку, явно давали мне слой за слоем снять кожу и мясо с ее черепа и обнаружить внутри ворох потухших углей.
До «Кофеё» я добрался за считаные минуты, как всегда, попав в очередную хабаровскую временную петлю (возможно, эффект знакомого маршрута). Бариста сказала мне, что уходит на больничный и откроется только в понедельник, что несколько меня расстроило: я привык проводить там до двух часов, наслаждаясь обществом пуэра и отличного интернета.
К восьми я забрал у ребят джембе (их энтузиазма по поводу наших вечерних прогулок поубавилось) и одиноко потопал на Уссурийский бульвар (недалеко от Прудов). Там, дав волю отвратительной своей привычке, походил немного следом за не заметившими меня одногруппницами, но они быстро свернули, а мне было прямо. Я сел на скамеечку и в течении часа оттачивал свое сомнительное мастерство.
На крыльце скинул барабан Валере, держащего на коленях черно-белого котенка, явно принявшего его волосатую руку за материнскую грудь. Под котейкино шмоктание мы проболтали около часа о всякой ерунде, а ходившая курить на крыльцо вахтерша задумчиво материлась .
В хостеле я оказался где-то к одиннадцати вечера, поужинав по дороге всяким ширпотребом из супермаркета «НК». Там меня на ресепшн встретил ночной сменщик, тоже втянувший в разговор; у него в Магадане оказался приятель, работавший в центре по борьбе со СПИДом, в отделе платных услуг. Я ответил, что, к сожалению, удовольствия встретиться с ним не имел.
Помимо всего прочего, в «Какаду» есть шикарный вай-фай, и я занялся скопившейся за неделю корреспонденцией... Кому я вру, я просто посмотрел несколько скинутых Люсей клипов (Ник Кейв, оказывается, способен на годную съемку, а живое выступление «Talking Heads» вообще остановило мой мир). Вставать мне было аж ко второй паре, но организм, привыкший ложиться к полуночи, требовал немедленной отключки. Не прочитав ни строчки учебника (скоро экзамен, ой-ой), не написав ни слова в «Тори Джентл», я запрыгнул на свой второй ярус и уснул там сном праведника.
В первый раз я проснулся около часа ночи: от трезвонящего мобильного. Одуревший, в полной уверенности, что уже утро, и мама звонит меня поднимать, я кое-как натянул носки и поскакал в подсобку (единственная не обесточенная на ночь розетка расположена там). Увидев имя «Роберт» на дисплее, долго одуплялся, и, стоило мне снять трубку, прихотливая связь в моем подвальчике оборвалась.
Занятия начинались с первой пары, и «официально» я встал в 7 утра, быстренько собрался, ответил на набежавшие за ночь сообщения, и отправился в дорогу. Разумеется, в ВУЗе меня ждало лишь свежесмененное расписание и известие, что ясновельможная декан будет вести свои дисциплины только с двадцатых числ сентября (а по одной из них у нас, на минуточку, экзамен). Таким образом мне внезапно оказалось к четвертой паре. Конечно же, пошли в «Ложку», где я накормил себя очередной порцией тараканьей отравы и отлично провел время с одногруппниками. Опять играли в Семмибёрдовские карты; мы с Игнатом послали ей селфи с тузом треф. В целом, было замечательно.
На четвертой паре - японском, наш преподователь, будучи одним из немногих человечных педагогов в универе, спросила, как у меня дела. Я бесхитростно рассказал и был отправлен к воспитке - прояснять ситуацию. Та приняла меня со скрипом, иезуитски аппелировала к факту, что у нее «мальчики на вокзале живут», и, следовательно, все ок. Я холодно пояснил, что оргий не устраивал, не пил, не курил, а людей, пойманных в туалете с сигаретой, очень даже пускают жить. Когда я уходил, вслед мне донесся страдающий вздох «О, господи» от нашей многоуважаемой труженицы.
После пар я попытался проникнуть в общагу, дабы помыться. Однако вахта, по справедливому замечанию Саши с истфака, была «херовая». Не вдаваясь в описание визуальных пороков Кербера на пути к моей обетованной Лете, скажу, что нрав у нее был и остается... вздорный. Немного с ней попикировавшись, я имел удовольствие переброситься парой фраз с комендой, которая (вот же мстительная блядёнка) припомнила мне мою издевательскую объяснительную, где я, аппелируя к Данте, обещаю своей соседке-сексотке какой-то там круг ада. И, в общем, несмотря на мои громогласные проклятия и не совсем обоснованные логические цепочки, внутрь меня так и не пустили.
Конечно же, я был взбешен. Автор этих строк обладает крайне болезненным самолюбием, и подобные его оскорбления оставляют весьма чувствительные, медленно заживающие раны. Удаляясь от нашего клоповника, я (вот же мстительный бляденыш) метнул в обратном направлении такой сгусток отрицательной энергии, что, будь она положительной, то исцелила бы всех страдающих миопией задротов на всех десяти этажах нашего сумрачного метрополиса. Почувствовав себя гораздо лучше после этого прощания с положительной Кармой, я отзвонился матери и прямой наводкой отправился в хостел «Какаду».
Он находится в уже знакомом мне комплексе новостроек, рядом с дендрарием и мебельным магазином, где я проработал разнорабочим целый один день. Там на японский манер перед входом снимают ботинки, а койка в шестиместном стоит 650 эрэ. Это потолок цены за жилье в подобном заведении; при желании можно найти и за 500, и даже за 300... Но я был так измучен нарзаном и собственными скитаниями, что экономить по мелочам не хотелось. У «Какаду» белая репутация, и я в этом убедился.
Действительно, местечко очень положительное и удобное. Персонал вежлив, душевая и туалет чистые, номера светлые. Сейчас не туристический сезон, и я жил в комнате на шестерых один — как король! Единственным нареканием я бы назвал чуть затхлое покрывало, но мне было, честно говоря, все равно: при одном только виде кровати я был готов растаять и утечь в половицы.
Я старательно, неторопливо помылся, благословив свою предусмотрительность: без собственного геля-шампуня (и маски для волос, признаю) мне пришлось бы пользоваться мылом. На роскошь я в тот день не рассчитывал, так что и шортов не взял; пока сохли волосы, я залез в кровать и умял очередной Мартиновский рассказ. Ноги у меня все еще были стерты на отлично, так что внеплановый отдых и вообще вытянутое их состояние вызывали волны лютого кайфа. Вроде бы, можно было постираться (погладиться уж точно) и воспользоваться кухонькой, чтобы приготовить себе живой еды, но я был слишком умотанный для рационального использования своих преимуществ. Скинув опостылевший рюкзак в служебную комнату, я направился в «Кофеё» за очередной порцией пуэра и комфортной клавиатуры для написания своих заметок.
Сидевшая за стойкой ресепшн и явно скучавшая девушка вступила со мной в монолог и стала рассказывать о том, как дошла до жизни такой. Совсем недавно, в постели, я как раз размышлял о том, сколько же баек можно услышать, работая в хостеле, но, похоже, собственные истории рассказывать интереснее, чем слушать чужие. В однатысяча первый раз я вкратце рассказал историю выселения, и выяснил, что 19-тилетняя девица училась там же, где я, на том же факультете, но заочно и бросила через год. В душе я полностью поддерживал это решение, но в ее случае это не привело к увлекательному процессу покраски травы в течение года, как это случилось бы с любой особью мужского пола в ее же ситуации. Я смотрел на нее и, словно Рейстлин Маджере, видел за голубыми глазами, закрученными локонами и слоем пудры, ее близкую смерть: не физическую, но плавное угасание памяти о ней. Она говорила, что не знает, что ей делать, что она единственный ребенок в семье, сама из Улан-Удэ, и мать не пустила на летный, а языки — не ее... Сам я был такой же потерянной душой, но мое ремесло и моя вера, потерявшая фанатизм, но приобретшая осмысленность, давали мне шанс на местечко где-нибудь в мировом пантеоне. Но дело было даже не в этом; просто искусственная внешность ее и улыбка, маскировавшая скуку, явно давали мне слой за слоем снять кожу и мясо с ее черепа и обнаружить внутри ворох потухших углей.
До «Кофеё» я добрался за считаные минуты, как всегда, попав в очередную хабаровскую временную петлю (возможно, эффект знакомого маршрута). Бариста сказала мне, что уходит на больничный и откроется только в понедельник, что несколько меня расстроило: я привык проводить там до двух часов, наслаждаясь обществом пуэра и отличного интернета.
К восьми я забрал у ребят джембе (их энтузиазма по поводу наших вечерних прогулок поубавилось) и одиноко потопал на Уссурийский бульвар (недалеко от Прудов). Там, дав волю отвратительной своей привычке, походил немного следом за не заметившими меня одногруппницами, но они быстро свернули, а мне было прямо. Я сел на скамеечку и в течении часа оттачивал свое сомнительное мастерство.
На крыльце скинул барабан Валере, держащего на коленях черно-белого котенка, явно принявшего его волосатую руку за материнскую грудь. Под котейкино шмоктание мы проболтали около часа о всякой ерунде, а ходившая курить на крыльцо вахтерша задумчиво материлась .
В хостеле я оказался где-то к одиннадцати вечера, поужинав по дороге всяким ширпотребом из супермаркета «НК». Там меня на ресепшн встретил ночной сменщик, тоже втянувший в разговор; у него в Магадане оказался приятель, работавший в центре по борьбе со СПИДом, в отделе платных услуг. Я ответил, что, к сожалению, удовольствия встретиться с ним не имел.
Помимо всего прочего, в «Какаду» есть шикарный вай-фай, и я занялся скопившейся за неделю корреспонденцией... Кому я вру, я просто посмотрел несколько скинутых Люсей клипов (Ник Кейв, оказывается, способен на годную съемку, а живое выступление «Talking Heads» вообще остановило мой мир). Вставать мне было аж ко второй паре, но организм, привыкший ложиться к полуночи, требовал немедленной отключки. Не прочитав ни строчки учебника (скоро экзамен, ой-ой), не написав ни слова в «Тори Джентл», я запрыгнул на свой второй ярус и уснул там сном праведника.